1918 год (Василиса) — эротический рассказ

1918 (Василиса).

В этот час ночи в нижнем этаже квартиры хозяина, инженера Василия Ивановича Лисовича, стояла полная тишина, и только мышь в маленькой столовой изредка нарушала ее. Мышь настойчиво и деловито пилила и грызла старую кожуру сыра в шкафу, проклиная скупость жены инженера, Ванды Михайловны. Проклятая, костлявая и ревнивая, Ванда спала в темноте спальни прохладной и сырой квартиры. Сам инженер не спал и находился в своем захламленном, драпированном, заставленном книгами и, как следствие, чрезвычайно удобном кабинете. Стоячая лампа с изображением египетской принцессы, покрытой зеленым цветочным зонтиком, мягко и таинственно окрашивала всю комнату, а сам инженер загадочно расположился в глубоком кожаном кресле. Загадочность и двусмысленность неустойчивой погоды выражалась прежде всего в том, что человек в кресле был вовсе не Василий Иванович Лисович, а Василиса. То есть сам себя он называл — Лисович, многие знакомые называли его Василий Иванович, но только прямо. За глаза, в третьем лице, никто не называл инженера иначе, чем Василиса. Это произошло потому, что с января 1918 года, когда чудеса в городе уже, видимо, начались, владелец изменил свой четкий почерк и вместо эмфатического «В. Лисович», опасаясь какой-либо ответственности в будущем, стал писать на анкетах, удостоверениях, ордерах и картах «Wie. fox».

Сегодня, покупая простую банку молока, он широко раскрытыми глазами смотрел на молодую, великолепно сложенную 30-летнюю крестьянку Явдоху, красивую и великолепную, которая весело рассказывала о том, что происходит в городе. Ух ты, какие у нее симпатичные ножки с аппетитными пухлыми лодыжками в облегающих леггинсах! Пухлые ножки исчезали под загадочным подолом темной юбки, и можно было сладострастно представить, какие еще прелести там находятся.

Сегодня пятьдесят!» — громко и настойчиво сказал дрозд в третий раз, с нескрываемым раздражением.

‘Но как это, пожалуйста? — Василий Иванович жалобно пробормотал: «Всегда было сорок рублей, вчера вдруг сорок пять, а сегодня дать вам пятьдесят?

Все растет в цене! Говорят, им скоро будет сто!» — вклинился дойик, не обращая внимания на возмущение Лисовича.

Он нехотя пошарил в кармане брюк, достал сложенную пополам пачку купюр и медленно, с тайной надеждой на скидку или на то, что молочница передумает, отсчитал нужную сумму. — На! Он передал купюры доярке. Она скрупулезно изучала каждый слип, сворачивала их в трубочку и прятала в тайник между своими сочными грудями. Василиса, словно зачарованная, не могла оторвать глаз от холмиков сверкающей белизной кожи на энергичном молодом теле девушки в просвете широкого декольте, и баранья кожа на мгновение приоткрылась. Мышиная полоска в его брюках беспокойно дергалась, ревниво напоминая о себе.

На мгновение Бэзил забыл о пятидесяти и просто забыл обо всем, и сладкий и наглый холодок прошел по его животу. Сладкий холодок проходил по животу Василисы каждый раз, когда прекрасное видение представало перед ним в луче солнечного света.

— Слушай, Явдоха, — сказала Василиса, облизывая губы и прищуривая глаза (чтобы жена не вышла), — ты переборщил с революцией. Смотри, немцы тебя научат. «Стукнуть ее по плечу или не стукнуть?» Василиса мучительно думала и ничего не решала. «Н-лег-а!!!» — мысленно стонала Василиса.

«Слушай, ты такой хороший!» — подумал он, — «может, он мог бы предложить ей деньги и… только это? Двигаться дальше правильным путем? Она любит деньги. За деньги, во что бы то ни стало, дадут именно это. Так он думал, колеблясь, тупо глядя на милое румяное лицо полной молодой девушки, которая держала в руках горшок с молоком и не смела произнести ни слова. От этого шага его остановила не супружеская верность, а вульгарная филистерская скупость и, можно сказать, даже крайняя скупость. Доярка спрятала деньги, застегнула овчинный полушубок, взяла консервы и, повернувшись, пошла к воротам, весело скрипя по снегу. Василиса с завистью смотрела вслед удаляющейся фигуре, не решаясь подойти к ней.

— Василий Иванович! Где вы находитесь. — Голос его жены, Ванды Михайловны, звучал теперь особенно отвратительно и раздражающе.

Сама Василиса была крайне скупым человеком. Этой скупостью он заразил свою жену Ванду. В результате, из скупости, Ванда готовила мужу не самые вкусные, а точнее просто отвратительные, но дешевые блюда, например, суп из костного мозга или растительного масла.

Василиса недолюбливала его пожилую жену Ванду и не находила ее привлекательной. Он смотрел на скрюченную фигуру своей жены, на ее желтые волосы, костлявые локти и сухие ступни и вдруг так устал жить на этом свете, что чуть не плюнул на юбки Ванды. Сдерживая себя и вздыхая, он вошел в прохладный полумрак комнат, не понимая, что именно угнетает его.

Недавняя встреча с желанной (и, возможно, доступной за плату) Явдой наполнила его медленно растущей сладостью. И так дух захватывало, что Василисе стало плохо, и она пошла умываться холодной водой.

«Мышь грызла и грызла, настойчиво и старательно, кожуру старого сыра в шкафу, проклиная скупость жены инженера, Ванды Михайловны. Проклятая костлявая и ревнивая Ванда спала глубоко в темноте спальни прохладной и сырой квартиры». Василиса смотрела на храпящую жену и снова начинала думать о соседях сверху. Их уютные вечера. О рыжеволосой, восхитительной Елене Васильевне, на красоту и обаяние которой слетались блестящие офицеры (которых, впрочем, Василиса не только не любила, но и презирала всем сердцем, как всякий трус и подлец презирает мужество и благородство). Она подумала, как они хороши сейчас, для потрескивания золы в печке, для каламбуров и эпиграмм, для бронзовой лампы под абажуром, для лучших в мире библиотек с книгами, пахнущими таинственным старым шоколадом, для разговоров, пения и шепота.

Он решительно подошел к кровати, демонстративно сбросил с жены толстые одеяла. Ванда Михайловна вздрогнула от неверного света свечи — «Берегись, Вася! Какое нападение? Василиса просунула руку под талию трогательно дремлющей жены, резко приподняла ее таз, а другой рукой задрала длинный подол ночной рубашки, обнажив теплый, дремлющий пах, ягодицы и тонкую талию. Густые нестриженые волосы щедро покрывали промежность его жены. Поспешно расстегнув его брюки, Василиса освободила свою эрегированную красавицу из трусов и без подготовки впихнула их в вялое лоно полусонной жены. Уютное, сладкое тепло окутывало его со всех сторон. Василиса замерла на минуту, пораженная легкостью проникновения и новизной давно забытых ощущений — теперь кровь приливала к его набухшему от желания органу, делая его еще тверже и больше, теперь его лобок соприкасался с мягкими холмиками округлой спины Ванды Михайловны (единственное округлое место на ее слабом теле), между которыми робко сжимался темный сфинктер.

— Полно, Вася, иди спать! О чем ты думал, похотливый журавль?

— Молчи, дура!» — пробормотала сквозь зубы Василиса и начала резко, резко и резко сбивать с ног. Он использовал его злобно и с яростью, как будто вымещал давние обиды. «Существо, которое за все, за вечную навигацию, за пальцы и упрямство, за отвратительную жадность, за отвратительный суп со сливочным маслом», — и в то же время он вспоминал нежнейшую белую кожу Елены Васильевны, ее гибкую осанку, прикрытую темным лазоревым капюшоном. Ах, как гладко он вписался в бюст Елены Базилиевны! А эти кружева исчезнувшего воротничка и открытой изящной шеи, небрежно спадающие непокорные огненно-рыжие локоны, случайно выбившиеся из аккуратной прически, или, скорее, нарочито кокетливо оставленные там! ‘ Василиса нетерпеливо трахала жену, стоящую с крабом — «Проклятая селедка, костлявая, глупая, глупая, веселая тварь!» — неразборчиво прохрипел он из-под усов, поникших на манер тромпеля. Василий Иванович вздрогнул. Шаги пронеслись над его головой по потолку, и смех и неясные голоса разомкнули мертвую тишину.

— Пожалуйста, посмотрите: никогда не будет мира. — недовольно пробормотала Василиса. Ванда Михайловна только смертельно зарычала, даже не пытаясь высвободиться из объятий мужа, хотя была немало удивлена, вернее, ошарашена его коварной выходкой. Долгое время лишенная женских удовольствий, она не знала, как реагировать на его ночную выходку, на внезапно взметнувшееся животное, на яростное разоблачение. Ему нельзя было пренебрегать правилами приличия, а Ванда Михайловна считала себя безусловно порядочной женщиной, но, с другой стороны, она давно испытывала что-то вроде девичьих радостей. Наверху она осушила. Чудом стало то, как шлепки и тыквы распространились по всей квартире, дополняя заунывный скрип кровати и звон стеклянной посуды на тумбочке в ритм уверенным движениям Василисы.

За потолком пел голос и страсть, а гитара маршировала дальше.

«Единственный выход — отказаться от квартиры», — пролепетала Василисса, зарываясь в простыни, — «Это немыслимо». Ни дня для отдыха, ни ночи. — Хотя, на всякий случай. Это правда, погода сейчас ужасная. Неизвестно, кого еще вы заводите, а тут офицеры, в данном случае — защита есть защита. — Даже во время полового акта он думал о деньгах, об аренде, просто считая себя крайне прагматичным и практичным, а не жадным, каким его считают все остальные. Василисса считала своих соседей по турбине психически больными — не иначе, потому что они осмеливались петь песни о короле и национальный гимн, что в настоящее время запрещено. Он опасался, что из-за этих беспокойных жителей возникнут проблемы:

— Что это такое? Сейчас три часа ночи!» — плакала Василиса, обращаясь к черному потолку. — Наконец-то я пожалуюсь! Ванда запнулась — по какой-то непонятной причине от семейного насилия или от своей беспомощности и осознания безвозвратной потери молодости, красоты, привлекательности и способности испытывать блаженство и дарить его своему мужчине или от шума сверху, так, что, так раздражает его в приступах мигрени и мигрени и дарит ему. бессонницу, или от всего сразу. И вдруг они оба окаменели. Сверху по потолку пронеслась густая волна масла, и раздался мощный, похожий на колокол, звонкий баритон:. . ясень, украшающий царство во славу. Сердце Василисы остановилось, а потом даже ноги вспотели, как у цыганки. И UD, погруженный в свою жену, тоже, казалось, вспотел, и его обдало жутким потным холодом. Ловко шевеля языком, он пробормотал: «Нет. Они психически больны. В конце концов, они могут втянуть нас в такие неприятности, о которых вы и не мечтаете. В конце концов, гимн запрещен! Боже, ты, что они делают? На улице, на улице, слышно!!!» — Василий Иванович довольно потерся о мерзких гусей, разбежавшихся под совсем близко и покрывших всю спину, задницу и бедра. Однако, несмотря на липкий мерзкий ужас, он продолжал использовать свою Жену в развратном ужасе «Краба», который видел на парижских ярмарочных фотокарточках, слышал от друзей, посещавших притоны Андреева. Выглядывая из-под белой ночной рубашки, жена основательно откинулась назад, и вся беспомощность ее позы, ее покорно согнутой позы. Вассисуал возбуждался только при покорном контакте. И вдруг он понял, что революция — это не только страх и ненависть. Это тоже было решение. Так что вы можете делать все! Участвуйте. Вот, например, можно приставать к женщине чуть ли не силой, можно и так, можно и эдак. Для пения в три часа ночи можно пробрести тот старый звук с выпирающей спиной, пригодный только для вызова сексуальных потребностей непредсказуемого мужа.

— Хватит ныть, отвратительная сука! Дай мне, — приказала Василиса Вилиссе, сопровождая слово тяжелыми ударами для верности.

Ванда Михайловна попыталась вырваться, отойти, но муж крепко держал ее. Кроме того, сопротивление только удаляло его:

— Пой, давай, кто сказал? — И снова он засох от нескольких сильных ударов.

— Бо. Тот же король. Охрана! Креп. Ки, дер. Чжа. Аня. — Ванда тихонько хныкала.

— Громче! Громче, сука!» — скомандовала Василиса, — «давай, громче, сука.

— Король. Стивен из SLA. Ву, к рабу. Ву к нам!» — рыдала я, Ванда под градом ударов и пощечин, сотрясаемая ритмичными громкими толчками паха моего мужа.

Василисса наслаждался властью над покоренной женщиной (как всякий ничтожный человек, он гордился маленькой победой и унижением другого). Он резал ее глубоко, яростно, высокомерно, стараясь проникнуть как можно глубже и больнее. Ванда Михайловна, оставив тщетные попытки вырваться из положения продажной женщины (так она считала куртизанку капризов), рухнула на кровать в надежде, что хотя бы муж покинет ее лоно. Но Василиса, уже пойманная жгучей похотью разъяренного мужчины в шаге от кульминации, продолжала за ней, не отрывая своего достоинства от разорванной лозы, раздавливая ее своим весом сверху, только глубже размазывая своим сверхсвязным интеллектом художника в мягкого, податливого Женю, в самую женскую натуру. И он взорвался ее упрямой влагой в конце ленивой страсти.

-О тебе, с-сука! Берите! На, сука-а-а. — Его бешеные движения начали стихать — Аааа. Стерва. На.

Василиса уткнулась головой в подушку, не обращая внимания на всхлипывания и тихие рыдания жены.

— Ты дурак, — сказала Василиса его жене.

Ванда изменилась в лице и ответила:

Я давно знал, что ты грубиян. Твое поведение в последнее время достигло уровня геркулеса.

Василисе мучительно захотелось со всей силы ударить ее косой по лицу, чтобы она отлетела и ударилась об угол серванта. И снова, и снова, и снова, и бил ее, пока проклятая костлявая тварь не затихла, признав себя побежденной. Он василисса, он измучен, он в конце концов работает как вол и требует, требует, чтобы его слушались дома. Василисса стиснула зубы и сдержалась, нападение на Ванду было не таким уж безопасным, как можно было подумать.

За окном завывала метель, сбрасывая крупные хлопья снега. Новый год приближался тревожными шагами, обещая много нового и неизвестного.