Аля — порно рассказ
Автор: Diablex
Александра Ильинична, дома ее звали Аля, характер у нее был золотой. Красивая, румяная, буйная, но по-своему легкая, она не хотела слишком многого от жизни, но не упускала и того, что попадало ей в руки. Уже со всеми, чего в жизни, казалось, никогда не бывает, у нее были хорошие отношения: и с мужем, Евгением Рамильевичем, преждевременно лысеющим, дряблым, одутловатым детским хирургом, и с сыном, десятиклассником Даней, и с разными, даже очень злобными тетками-коллегами, и с любовниками, которые не переводились у нее, меняясь время от времени и иногда сталкиваясь.
Только с Ингой, единственной дочерью, отношения были не такими плохими, но все равно сложными. Девочка, которую она взяла в жены отцу, тоже была дряблой, с пухлым лицом, черными раскосыми татарскими глазами, объемным квадратным низом и большой, но дряблой, не как у матери, грудью. Александра Ильинична в глубине души была оскорблена никчемным видом своей дочери, ее вялым взглядом, ее хромыми, бледными волосами, несмотря на ее природную черноту. Время от времени она нападала на Ингу, требовала от нее пристального внимания к своей внешности, заставляла одеваться, не без оснований. Но она только рассердилась и презрительно моргнула. Она недолюбливала свою мать и втайне злилась, что не она, а ее брат унаследовал от матери ярко-голубые глаза, точеные брови и нос, крепкие белые зубы. Кроме того, до нее доходили некоторые слухи о красочных материнских приключениях — Инга в свои двадцать с небольшим лет, несмотря на не очень привлекательную внешность и сложный характер, уже имела опыт общения с мужчинами и многое понимала. Иногда она испытывала гневное раздражение на отца, возмущалась его беспринципной терпимостью к поведению ее отца. Как, почему он терпел телефонное хихиканье Алины, рассеянность, ложь и равнодушно-бесстыдное кокетство со всеми мужчинами, не исключая участкового и соседского кота.
Возраст самой матери казался Инге давно прошедшим тот предел, когда флирт, романтика и вся эта любовная чепуха были возможны. И у Эли была тонкая теория о браке, которая доказывала, что неверность только укрепляет брак, взращивая в супругах чувство вины, мягко цементируя каждую трещинку и щель в отношениях. Аля не терпела трагедий, не дружила с женщинами, склонными к любовным страданиям и романтическому пафосу, и практика жизни убедила ее в своей правоте. Ее собственное семейное счастье умножалось на счастье вне семьи. В дополнение к хорошей, упорядоченной семье, у нее были свидания на садовой скамейке, быстрый секс в задней комнате, быстрые поцелуи в коридоре и обжигающие пиры двойного предательства — ее собственного мужа и подруги, с молодым мужем которой она поспешно и ярко совокупилась в каком-то счастливом случайном месте.
Алия обиделась, почувствовав неприязнь дочери. Она мечтала, что Инга найдет себе постоянного молодого человека и станет более женственной. Но умная девочка отнеслась к матери снисходительно и объяснила своей самой близкой подруге:
«Видите ли, это вульгарные стандарты их молодости. В этом кругу, интеллектуальном, диссидентском, потребность в свободе наиболее полно реализуется в разврате. ‘Да, да, — повторила некрасивая девушка, — все они в свои незабвенные девяностые были либо оппозиционерами, либо шлюхами. Или оба, или что-то еще хуже. — Инга, явно довольная своим остроумием, в то же время слегка закатила глаза.
В его квартире часто собирались гости, в основном друзья матери — представители интеллигенции. Мы сидели на кухне, пили чай, обсуждали политику, искусство и просто сплетничали.
Большую часть свободного времени Евгений Рамильевич проводил в своем кабинете, откуда доносилось слабое и неуместное постукивание клавиатуры на старом «компе», как он сам его ласково называл. Несколько раз в день муж Алины заходил на кухню, с неопределенной улыбкой пил слабый чай, съедал бутерброд с сыром и вареной колбасой и, с удовольствием слушая очередной безыскусный разговор, удалялся обратно в кабинет. Ему нравилась очень теплая кухня, красивая молодая жена и вся атмосфера вечного благодушия, но еще больше ему нравилось закрыть за собой дверь и погрузиться в бесконечные и никому не нужные романы, которые он писал всю жизнь с тяжелым и нездоровым упорством.
И вот однажды осенью на кухню доктора ворвался новый герой — утонченный восточный юноша по имени Юзуф, новый одноклассник Дэнни. Его купила семья, которую впустили в тот же подъезд на четвертом этаже, который был ровно половиной Доктора — вторая половина была отрезана и выходила на парадную лестницу, а новые жильцы выходили только через черный.
Эта семья сразу и бесповоротно привлекла внимание всех жителей подъезда. Прибывшие люди представляли собой цирк. Глава семьи, известный иллюзионист, брутальный восточный мужчина, был человеком номинальным, поскольку, переведя семью в новую квартиру, он поселился вместе со своей соседкой, девушкой из кордебалета. Мать Юсуфа была ассистенткой своего мужа-иллюзиониста и, сняв золотое платье и помаду, с большой каймой тонкого рта, превратилась в нервную блондинку со злыми и несчастными глазами.
Но ее сын был великолепен. Циркач, акробат, в восемнадцать лет он набрал полный мужской рост, но еще не был грубокостным. Темнокожий, но не слишком смуглый, брюнет, он напоминал элементом ее собственного мужа в молодости, только гораздо красивее и лицом, и статью. Кроме того, он подружился с ее сыном Данией. Долгими часами, помимо интеллектуальной кухни, они сидели в Даниной комнате, читали и разговаривали. Юзуф читал, сказал Даня.
Даня был просто одержим политикой, религией и историей и нашел в новом благодарного слушателя. Он долго, нудно и увлеченно рассказывал старшему товарищу о теории Фурье, Марксе и Блаженном Августине, а гость делал вид, что слушает, и поглощал свободные бутерброды и чай. Но после того, как Юсуф не выдержал его длинного монолога, он встал, сделал салто и спокойно сказал:
— Я понимаю, я работаю над своим телом с детства. Например, у меня был плохой участок. Я работал, растягиваясь на китайский шпагат. Я могу сделать со своим телом все, что угодно, — он погладил свою грудь. — И с этими теориями — что? Чтобы застрелить короля? Устраивать революции? Нет, не интересно. Теперь назовите мне четыре номера. На эквалибре, на вольтаже и в двух группах воздушных гимнастов. В остальном он неинтересен. Я смотрел йогу. Нет, не это. Мое тело хочет чего-то другого. Я тоже смотрел китайский материал. Там что-то есть. — И с неожиданным мгновенным вдохновением: «Мне кажется, что если приблизиться к тому, что нужно, то можно летать. Все должно быть так же просто, хорошо. Как переспать с женщиной. — И с сожалением добавил: — Чтобы знать, что именно.
У Дэнни перехватило дыхание. И Фурье, и Блаженный Августин печально молчали. Это было слишком неожиданно. Кроме того, мимолетное упоминание о женщинах втайне уязвило Данилу, который давно уже устал от богатого теоретического вооружения в этой области при полном отсутствии самого скудного практического опыта. Он вдруг остро почувствовал, что и его исследования страдают от недостатка жизненной силы, каким-то странным образом связанной с женщинами, с простым и сильным обладанием ими.
Однако в этот момент их дружба только усилилась. Юзуф испытывал необъяснимое уважение к интеллектуальной мощи Дании как к чему-то ценному, но совершенно бесполезному, а Дания, в свою очередь, уважала простоту и легкость своего нового компаньона.
И старый дом привык к ней: как-то незаметно она заняла постоянное место на кухне, на широкой деревянной скамье, под высоким дореволюционным окном. Он любил тихо и скромно сидеть и слушать забавные речи умных людей, неподвижно, как античная статуя.
«Просто невероятно, — удивилась Александра Ильинична, слегка сдвинув точеные брови, — гимнаст, акробат, он выглядит таким ловким, а когда сидит — как каменная статуя!»
Так оно и было. Его неподвижность была свободной и полной.
Однажды утром, уходя в школу, Даня сказал маме:
Юсуф болен. Сейчас он один, его мать на гастролях. Может быть, вы придете к нему позже? Сейчас, конечно, он еще спит.
Алия кивнула. У нее был свободный день. График был удобный, она все делала сама, три дня были свободны. Отправив Даню, она приняла горячую ванну, намазала распаренное лицо густым кремом с лимонным запахом, немного прибралась на кухне, позвала двух-трех друзей и заварила свежий чай. Она сделала два толстых бутерброда с колбасой, поставила на поднос чашку сладкого чая и тарелку с бутербродами и, накинув поношенную лисью шубу на старый шелковый халат, вышла на заднюю лестницу в тапочках на босу ногу, чтобы отнести простую еду больной соседке. Вздрагивая от запаха помоев с запущенной лестницы некогда приличного дома, она поднялась по разрушенным ступеням своего некогда респектабельного мезонина на последний, четвертый этаж и без звонка толкнула открытую дверь. Как она и ожидала, дверь оказалась незапертой.
— Юзик!» — позвала она с порога, оглядывая квартиру и удивляясь перестановке стен.
Кухня была маленькой, во время переделки ванная перешла к соседям, и ее пришлось отгородить в конце кухни, догадалась Аля. Она открыла дверь в комнату рядом с кухней, где, по ее мнению, должен был жить Юсуф. Так и было. На узком диване, откинув голову на плоскую подушку, спал молодой цирковой артист.
Александра Ильинична, с подносом, в шубе, спущенной с одного плеча, подошла к нему и увидела, что он не спит. Его глаза были полуоткрыты, лицо блестело от влаги.
Она поставила поднос на край стола и, положив руку ему на лоб, склонилась над ним:
— Леле, температуры. Да, ты очень болен, Юзя!
Он лежал под тонкой простыней, укрытый до шеи, и всем своим обликом напоминал мумию фараона, причем это сходство особенно усиливалось его ногами, пальцы которых были не вытянуты спокойно вперед, как это обычно бывает у лежачего человека, а твердо подняты.
— Юджа, Юззи, — позвала его Алия. Медленным и неторопливым движением она сдвинула простыню вниз, открывая мускулистую грудь и узкий живот, всю середину которого, смыкаясь с пупком, занимал темноволосый член, к которому она непонятным образом протянула руку, и он двинулся ей навстречу встречным движением.
— Возьми!» — сказал он хрипло и требовательно.
Бедная Аля почувствовала, как всю сердцевину ее тела, от живота до донышка, свел такой резкий спазм, что, не помня себя, она сбросила шубу, тапочки, еще что-то, и, мгновение за мгновением, вскидывала Руки и широко разводила мощные бедра, в таком остром наслаждении, какого она, неутомимая охотница за этой подвижной дичью, не испытывала за всю свою жизнь. В комнате что-то взорвалось, упаковалось, скрипнуло и застонало.
Она уже не помнит, как добралась до своей квартиры, как готовила ужин на трясущихся ногах. Запомнились только слова ее сына:
-Стелле, наш пользователь — оригинал во всем. Он говорит, что когда я заболеваю, я не ем, не пью, лежу три дня без света, а на четвертый становлюсь здоровым. Вы слышали это?
Алия пожал плечами. Все те часы, что прошли с тех пор, как она спустилась с злополучного четвертого этажа, в ней был такой огонь, такая растущая жажда, словно каждую клеточку ее тела жарил горячий ветер и утолить ее можно было только влагой.
Домашние разбрелись по комнатам, только Ала сидела на кухне, почти теряя сознание от нетерпения, ожидая, пока все усядутся. Но в доме было поздно: Евгений Рамильевич стучал в дверь помощника, Инга старалась не отставать от подруги и, нервничая, читала Чулану Дэна в его кабинете. Устав от нетерпения, Александра Ильяничене оделась и вошла к мужу:
— Женя, я совсем забыла сегодня зайти к Наталье. Она ждала меня долгое время.
— Где так поздно, Алечка? Может быть, чтобы потратить тебя? — неуверенно спросил муж. Но ему не хотелось выходить на улицу, и он неохотно отпустил ее: «Ты беспокойная, Алка».
Наталья Петровна, у которой давно умерла няня и ее дети, жила неподалеку, в тесной хрущевке, и Лая часто навещала ее. Но не так часто, в конце концов, как сообщила семья. Преданная своей бывшей ученице со всей страстью прирожденной служанки, Наталья была верным прикрытием для приключений Алины.
Юзуф лежал все в той же позе, как и утром, укрывшись за укрытиями. Его глаза все еще были полуоткрыты. Остальное было таким же, как и утром. Он не сказал ни слова, даже не пошевелился, лишь однажды протянул к ней руки и коснулся темных сосков ее больших грудей, щедро свисавших над узкой талией. Аля прикусила губу, тихонько застонала и залила живот молодого человека своими соками. А молодой человек был неутомим, хотя почти не двигался, оставив свою мать с лучшим другом прыгать на него, как дикая амазонка.
— «Я сошла с ума, старая шлюха, совсем спятила!», — повторяла про себя Ляля всю ночь, то поворачиваясь к мужу, то сбрасывая с себя одеяло, то натягивая его до шеи, то вытягиваясь и пытаясь удержаться на ногах, как это делал Юзуф.
В шесть часов утра, когда семья еще спала, она снова поднялась по вонючей лестнице, и все повторилось: те же тихие стоны сквозь стиснутые зубы, тепло, сырость, тепло и снова сырость.
Через три дня Юсуф все-таки выздоровел. Жизнь улучшилась каким-то совершенно безумным образом: рано утром, в самый сонный час, она выползла из постели и забралась к нему. И поздно вечером, когда гости разошлись и в доме стало тихо, она так и сделала. И если что-то мешало ей вскочить в этот час, значит, она не спала всю ночь в предвкушении утренней встречи. Он был молчалив и безошибочен, и Алии казалось, что в словах нет необходимости: настолько полным и обжигающим было их общение.
Всегда вовлекая в свои романы двух-трех близких друзей и находя в этом большое очарование, на этот раз Алия не сказала никому ни слова. Это было страшно.
Она шла на работу, говорила что-то знакомое о Флобере и Мопассане, покупала продукты в своем любимом магазинчике, готовила еду, улыбалась гостям и ждала момента, когда можно будет выскользнуть на черную лестницу, взывая к медленной темноте: «Последний раз! В последний раз!»
И она снова пошла, глотая слюну, время от времени останавливаясь, чтобы выровнять дыхание, и думая, что теперь она наказана за всю легкость своих беспечных любовных утех, за самонадеянное потворство любовным страданиям, именно этой их разновидности, женской и жадной ненасытности чувств.
Дверь, как всегда, была не заперта, и играла музыка. Громкая, суровая и примитивная музыка этого поколения. Алия никогда раньше не слышала от него этой музыки. Она была настороже, но все, кроме музыки, было как обычно: темная кухня, звук капающей воды и тонкая полоска света из маленькой комнаты. Аля открыла дверь и увидела то, что не сразу поняла. В любом случае, ей все же удалось сделать несколько шагов, прежде чем включились все необходимые нервные импульсы, они прошли от глаз к мозгу и сердцу, ударив обжигающей болью в самое нутро. Прямо перед ней потная спина ее дочери Инги поднималась и опускалась медленными, вялыми движениями, ее мокрые волосы, стянутые в жалкий хвостик, слегка ударялись о толстые, веснушчатые плечи. Между ее массивными ягодицами исчез, исчез такой манящий, темный, влажный член ее и только ее, подумала она. В тонком голосе Инги слышались тихие всхлипывания. Аля не могла видеть лица Юсуфа, так же как не могла видеть лица новоприбывшего, но она прекрасно знала, какое у него непроницаемое, смуглое, красивое лицо там, на плоской подушке.